Стащила с Аниматрикса, к сожалению автора не помню, но если зайдете на сайт, то этот фик там найдете)

Пустошь в это время суток - запретная территория, особенно для человека. Мертвенный свет ложился на землю, искажая тени и придавая любой форме резкость и угловатость. Нависшее над землей небо грозилось провалиться вниз и погрести все под собой.
Руки Ягами Лайта буквально утопали в сером песке, царапающем кожу. Он зачерпнул горсть песка и поднес ее к лицу: простые серые песчинки, смешанные с острыми остатками камней.
В этом странном месте было настолько тихо, что даже рваное дыхание Лайта становилось пугающе громким.
Он не чувствовал себя. Не чувствовал себя Богом! Только простая, человеческая паника, от которой сжималось горло, только бесконечный ужас перед вечностью, только осознание собственной ничтожности.
В этих бесконечных землях Лайт сам был песчинкой.
Впереди показался какой-то темный силуэт. Ягами было подумал, что это живое существо, но всего лишь набрел на сухое черное дерево. На причудливо изогнутых ветках висели странные плоды, похожие на черные сгнившие яблоки. Наличие плодов на мертвом дереве было столь нелепым, что казалось, будто они привязаны к ветвям.
Лайт сорвал одно из таких яблок, чувствуя, как от нажатия пальцами из него вместо сока сыпется все тот же песок, и брезгливо отбросил его в сторону.
Песок везде. Всюду. Казалось, упади на эту безжизненную землю, и ты сам станешь песком.
- Кто-то должен быть здесь! - нарочито громко, почти с надрывом, выкрикнул Лайт. Ему было все равно, кто откликнется на его призыв.
Раздался странный, хлесткий звук, похожий на удар тонкого бича или+взмахи кожистых жестких крыльев.
Черная тень скользнула по лицу Лайта, задержалась на силуэте изогнутого деревца и замерла.
- Рюук+ - Ягами неожиданно почувствовал странное облегчение. Рюук был тем, кто нарушил правила, и ведомый своей скукой, мог сделать это еще раз. Почему-то посредством такой странной логической цепочки Кира пришел к тому, что он еще может спастись.
Рюук издал что-то вроде приглушенного смешка. Чуть повернув голову направо и глядя на Лайта так, будто видел его впервые, он спокойно произнес:
- Нет, Ягами Лайт. Я знаю, что даже сейчас ты пытаешься найти выход+ может, надеешься на какую-то сделку, или хочешь уговорить меня+ но+ тебе нечего мне предложить. Ты больше не представляешь никакого интереса. И Тетради у тебя больше нет. Поэтому, ты будешь находиться здесь вечно, Ягами Лайт.
Нет+это было невозможно! В этом мире, созданном из серого песка и тусклого света, не было места ему, Богу! Богу, которого изгнали+
- Я найду выход, Рюук, - резкость в голосе скорее была вызвана отчаянным желанием верить в собственные слова, нежели настоящей уверенностью. - Ты знаешь это, Рюук. Знаешь!
Но Рюук знал лишь то, что этот мир не подчинялся Богу, выходцу из людей.
Кира закрыл лицо руками, его дыхание было хриплым, рваным, и таким редким, что за время между вдохами можно было рассказать четверостишье.
Если бы Ягами Лайт попал в Ад или Рай, он бы решил, что началась его жизнь после смерти.
Но он бы в мире, который не знал, что такое время, страдание и радость, боль и удовольствие. Мир, где царствовали песок и скука, являлся Смертью После Жизни.
Аминь.
***
+Обжигающий холод змеей расползался по телу. И ветер+ такой своенравный, такой дерзкий: задирал подол ее платья, благо, что смотреть на это было некому.
Выражение лица Аманы Мисы было пустым. Словно ее губы - небрежно нарисованные гуашью линии, а глаза - вставленный в глазницы стеклярус цвета разбавленной воды.
Глаза+нет, это глаза раненого зверя. Искалеченного, умирающего зверя, который бессмысленным взглядом таращится в никуда, ожидая окончания своей агонии.
Мисе некуда было спешить, некуда идти. Не к кому. Ягами Лайт, Лайт, который никогда ее не любил, никогда даже толком не умел оценить ее старания, ее безудержное, ярое желание услужить своему Богу, умерев, забрал ее с собой. Неосознанно, как утопающий, который в приступе панике утягивает за собой спасателя.
Но Лайт никогда не возлагал на нее особых надежд.
Миса что-то прошептала, так тихо, что, наверное, не услышала саму себя. Мимо пролетел голубь, с бессмысленным взглядом черных блестящих глаз.
Да, стоять на крыше небоскреба - это очень сложно. Сложно повернуться спиной к пропасти и перешагнуть через ограждение. Сложно, наконец, сделать шаг вперед и рухнуть. Рухнуть вниз+сломанной игрушкой упасть на пол, с каким-то фанатичным, безумным удовольствием предвкушая то, насколько сильно будет изуродовано ее лицо, ее тело, которые были эталонами красоты, предметами как восхищения, так и споров и зависти.
Просто тело. Кто еще для них Амане Миса? Тело, нужное фотографам. Даже ее Кире, ее Богу не было нужно ничего, кроме глаз Бога Смерти.
Голова закружилось, и светло-серое небо присоединилось к этому хороводу. Миса чувствовала, как проваливается вниз, как тело становится невесомым, пустым и легким, как выпавшее их крыла птицы перо+
- НЕТ! - она закричала так громко, что вспугнула сидящую неподалеку стайку птиц. Руки вцепились в перила, побелевшие костяшки пальцев выдавали дикое напряжение.
Миса дышала часто-часто, словно только что пробежала расстояние в несколько километров.
Она не могла умереть сейчас.
Ее останавливало сердце. Нет, конечно, не ее собственно сердце.
Прямо под сердцем Мисы, тревожно бьющимся в груди, билось еще одно сердечко, крошечное и спокойное+
Сердце сына Убийцы.
Сына Бога.
***
Рука безжизненно упала с кровати, медленно покачиваясь в спокойном ритме.
Вперед-назад. Вперед-назад.
Синие вены проступили так отчетливо, что казались ручьями рек на выжженной белой земле.
Врач устало стер пот со лба.
Делая операции, он брал на себя ответственность за чужую жизнь, и, порой бывало так, что врач не справлялся со своей ношей.
Сегодня был такой день.
В той, что лежала перед ним, было сложно узнать некогда очень известную юную модель, ставшую эталоном для многих девушек.
Смерть исказила ее лицо: сделала нос длинным и острым, губы - безобразно тонкими. Глаза Мисы закрыли, потому что во взгляде умершего есть что-то жуткое. Светлые, слипшиеся от влаги волосы частично закрывали ее лицо.
К сожалению, появление новой жизни потребовало взамен жертвы.
Ребенок. Мальчик. Здоровый. Крепкий.
Но почему-то не плачет. Странно. Надо было бы проверить его, возможно, что-то не в порядке, и он все же болен.
Амане Миса+ скоро она станет цветным плакатом на чужой стене, редкой фразой в устах обсуждающих ее неожиданную смерть людей. И все.
Боль, которая разрывала сердце на части там, на крыше небоскреба, отправится вместе с ней.
Ребенка унесли от мертвой матери.
Скорее всего, если не найдутся родственники, его отправят в детский дом.

***
Медсестра с суеверным страхом подошла к люльке, где лежал новорожденный. Словно услышав ее шаги, малыш открыл глаза.
Девушка невольно вздрогнула. Она чувствовала себя ужасно глупо, и все же призналась в том, что боится этого ребенка.
Он не плакал, не капризничал, а еще его глаза+ у всех малышей при рождении глаза светлые-светлые, ясные, таких глаз не бывает у взрослых. И только потом глаза меняют свой цвет.
Но у малыша, который получил имя Синтари, глаза были тягучего темно-орехового цвета, бездонные, как дно заброшенного колодца.
Медсестра боялась его кормить. Ей всегда казалось, что случится что-то плохое.
И когда стало точно известно, что не осталось никого из родственников, способных забрать малыша к себе, и его отправили в приют, девушка вздохнула облегченно.
Даже слишком облегченно.
Никто не хотел воспитывать дитя Дьявола. Пускай и мертвого.

***
Он с такой силой вдавливал кончик карандаша в бумагу, что скорее не рисовал, а вырезал на ней рисунок. Высунув от напряжения кончик языка, юный Синтари, которому не так давно исполнилось четырнадцать лет, рисовал человека.
Не совсем обычного человека+но он бы никогда не признался, что рисует самого себя.
Вскользь брошенный в зеркало взгляд вызывал раздражение.
Его волосы сохранили приятный светлый цвет, какой бывает только у детей и обычно темнеет со временем. Но Тари так и остался белокурым. Он ненавидел свое лицо: свой тонкий, немного курносый нос, пухлую нижнюю губу, волосы+ только глаза - такие темные, что порой не было видно зрачка - нравились ему.
Он нарочно рисовал себе грубые черты лица, массивное тело, немного непропорциональное, потому что еще не так хорошо умел рисовать.
Так было гораздо лучше.
Приют не был просто ужасным местом. Он был самым ужасным местом на свете. Синтари в это верил.
Его раздражало все: крики грубых, жадных, забитых детей, тупая агрессия раненых животных, которую они проявляли, серые стены, пыль, которую было невозможно стереть, безвкусная еда, безликая одежда, которая делала всех сироток одинаковыми.
Но это было не так. Не все равны, далеко не все.
Как хотелось вырваться отсюда+ Синтари не понимал людей.
Почему им доставляет удовольствие заставлять других страдать? Почему они придумывают кучу обидных слов, жаля ими человека? Почему они такие? Не только дети.
Даже взрослые такие странные. Вчера приходил взрослый, который искал себе сына. Долго разговаривал с Синтари наедине, спрашивал, что он любит, помнит ли родителей. А еще постоянно трогал его коленки, живот, и говорил, что он бывший врач, и проверяет, здоров ли Тари. Разозленный глупыми вопросами, мальчик ударил мужчину и убежал.
Странные взрослые.
А вот на крыше хорошо. Безопасно и очень уютно. Тари нравилась и покатая темная крыша, покрытая черепицей, и проломленное в нескольких местах металлическое ограждение. Сидеть здесь, особенно в хорошую погоду, было одним удовольствием. Никто не отвлекал мальчика от рисования.
Неожиданно внимание Синтари привлек какой-то странный предмет. Что-то черное, там, на другом конце крыши. Заинтригованный, он пополз по крыше, цепляясь ногтями за черепицу. Тари боялся упасть вниз и что-нибудь сломать - тогда его отправили бы в лазарет, а худшего места во всем приюте нет. Разве что кухня.
Аккуратно Дэмьен добрался до своей цели. Он рассчитывал найти бумажник, конечно, неизвестно каким путем оказавшийся на крыше, или что-нибудь полезное, а это была всего лишьобычная черная тетрадь. Тетради наподобие этой приютским детям выдавали раз в год, для личных записей или рисунков. Тари такую выкинул - вести дневник он считал девчачьим занятием, а рисовал только на простой бумаге.
Повертев тетрадь в руках, он с удивлением прочел надпись: "Тетрадь Смерти"
- И что это такое? - вслух спросил мальчик, весьма удивленный.
Пожав плечами, достал из кармана дешевую шариковую ручку и поудобнее уселся на крыше. Он пролистал ее от начала до конца, но не нашел ни единой записи. Или+ чуть дрожащими пальцами подцепил край листка, отделяя его от предыдущей страницы.
Правила. Это были Правила пользования.
Он прочел их три раза. Потом еще три. Еще. Еще. Еще.
Это не могло быть правдой. Нет+не так.
Это могло быть правдой, но только не сейчас. Не в приюте, не с мальчиком Синтари, который проклинал каждый прожитый здесь день, который знал о себе лишь то, что его мать - бывшая известная фотомодель, и это ее единственная заслуга.
Пальцы сжали обложку, словно желая разорвать никчемную тетрадь на части.
Но руки уже тянулись к на время отброшенной шариковой ручке+
***
В приюте давно не было слышно таких криков. Таких насыщенных, полных чистой боли и страдания. Отчаянных.
И таких беспомощных.
Они смешивались воедино с грохотом, шорохом и стонами.
А еще где-то слышался звон разбиваемого стекла. Чудилось даже, что некая тварь скребет по стеклу когтями.
А ведь где-то был и смех. Тонкий, слабый, словно смеялся подросток, неумело набирающий в грудь побольше воздуха.
Жаль, что люди не обладали таким острым слухом, чтобы услышать, как скребется о бумагу кончик шариковой ручки.
Так сильно, словно он не пишет буквы, а выдавливает их на бумаге+
***
Время иногда летит изумительно быстро, вспугнутой птицей устремляется вперед и ввысь.
Сколько лет прошло с тех пор, как к юному Синтари попала Тетрадь смерти?
Сколько людей билось в своей агонии, не зная, что их имена буквально горят на страницах обычной белой бумаги. Что привычка выдавливать слова и ненавидеть людей - все, что было у нового Бога.
Боги+ ох уж эти Боги. Собирают вокруг себя калек. Все калеки, все люди покалечены судьбой. Жизнью. Ненавистью.
Все они задыхались, бились в гонии всю свою жизнь, а Синтари - он был скорее даже Санитаром, или Доктором, который прописывал всем страждущим эвтаназию, совершенно бесплатную. Он был уверен, что все они жаждут именно ее.
Смерти. Ибо если ты не достиг идеала, то тебе нечего делать в этом мире. Конечно, в нем всегда красоту создают из обломков уродства, но лишь сам Тари обладал властью заменять ее стерильной, прекрасной и вечной Пустотой.
Даже сейчас+сейчас Тари лежит на холодном каменном полу и смотрит перед собой безумным взглядом. Он чувствует ужасающую, разрывающую на части боль, ужас, страх и смятение, он вспоминает лица сотни и сотни людей, которых убил+
А его руки все еще жадно тянутся к Тетради.
Перед ним выросла чья-то тень. Странное существо отделилось от стены. Тари почти ничего не видит, но понимает, что это не человек.
Слишком высокий, слишком согбенна фигура, тело кажется изуродованным, и покрытым чем-то, напоминающим роговые пластины+ Длинные кожистые крылья сложены за спиной и торчат, как у летучей мыши.
- Кто ты? - Тари хватает лишь на крик.
- Я Кира, - голос человеческий, и+странный. - Я тот, кто обронил Тетрадь Смерти в мир людей.
- Ты пришел убить меня? - Синтари закрывает глаза. Весь мир стал кровавым. Кровавым от крови. Все бардовое. Все+
- Я пришел забрать тебя с собой. Таковы правила. И+ - назвавшийся Кирой нисколько не удивлен, в голосе его нет эмоций, лишь холодное, отстраненное равнодушие. - Ты не оправдал моих ожиданий. Не Палачом ты должен был стать, которому все равно, чью голову рубить с плеча - преступника, или жертву заговора. Ты должен был стать Богом. Тем, кто на месте пустоты порождает нечто новое. Лучшее. Ты никчемный Бог, Синтари+
Кира улыбается. Его лицо также уродливо, как лицо Рюука. Темная кожа, глаза со странно изогнутыми и поднятыми вверх внешними уголками. Безобразные полны губы, растянутые в отталкивающей ухмылке.
И дрожащие, совсем немного, почти незаметно, руки, записывающие в Тетрадь смерти имя Сына.
Сына Бога.
Сына Убийцы.